О себе скажу: я не знаю, в каком возрасте было написано мною первое стихотворение. Отец, крестьянин, возвратясь с пахоты и вешая на гвоздь уздечку, очевидно, забыл сказать мне об этом. Сказал только: «Лемех подточить надо …». И теперь, как я понимаю, этот «недопустимый пробел с свободно, как в поле тугая дикая трава; в канун моего дня рождения никто и не подумал составить мой гороскоп, хотя это так просто. Деревенские колдуны в полночь не вышли под звезды, чтобы по их течению предугадать мое будущее. Впрочем, выходить под звезды в ту ночь было совершенно бесполезно. В ночь в 4-го на 5-е июня (я родился 5-го на рассвете) грянул ливневый дождь и не останавливался, как уверяли меня матушка Евдокия Никитична и крестная, сорок дней и сорок ночей. Это, как теперь я думаю, было важным предопределением моего движения. И пошел я по земле, как с завязанными глазами, натыкаясь на различные препятствия.
Наша речка Малая Вопь, в которой летом из-за мелководья кукушка не могла лица умыть, не просто вышла из берегов, но затопила все окрестные посевные поля, на поверхности воды всплескивалась белая пена и плавали крупные, как воловьи глаза, пузыри.
Что я хорошо помню, что приводило в трепет мою кровь, когда мне было 5-8-10 лет? Окружающая мены природа. Я просто пил ее, не чувствуя насыщения. Как сейчас вижу: стою над покатым травянистым полем, между травою синенькие, желтенькие, аленькие цветочки, бурный июньский ветер катит их, пригибая к земле, я весь в трепете, мне кажется, я сам вместе с этими травинкам, цветочками лечу в неизвестный, волнующий меня и манящий мир, даже, кажется, чувствую, как травины секут мои ноги. Эта картина со временем приобрела образ моего детства. Я не знал тогда, что именно в тот момент природа питала меня своими силами, шло главное душевное наполнение. И насколько полно я сберегу в себе эти ощущения, настолько впоследствии будет полно моё слово.
И удивительно! Иной раз тот же склон с мелькающими на нем цветами и травами преображается в новый образ: это уже не катящаяся по склону трава, но широкий. многоцветный и прозрачнейший поток, стремительно летящий по голышикам; он настолько стремительный и бурный, что страшновато ступить в него ногою: кажется, унесет, ощущение легкого головокружения. Я заметил: во мне поэзия закреплялась не строчками стихотворений, а образами, которые, на мой взгляд, имеют над душою власть фантастическую. Не менее сильное впечатление овладевало мною, когда я, лежа в траве, подобно бунинскому Арсеньеву, наблюдал за движением вечерних облаков. Они, косматые, как огромные стога, медленно наплывали друг на друга, мягко сталкивались, разламывались на куски, превращаясь в огромные серые и черные шапки разбойников и, как я думал тогда, в головы страшных зверей.
Да, я не знаю, когда я написал первое стихотворение, но хорошо помню, когда рождаемые во мне природой образы приводили мою кровь в трепет, входили в память, оставались во мне навсегда.
С книгами я познакомился через старших братьев. Они заучивали заданные им в школе стихотворения или страницы прозы, и, как они, я знал их наизусть. Помню, брат ходит по скрипучим половицам избы и, держа развернутый учебник за спиной, декламирует: «Я возвращался домой полями, была самая середина лета…» Господи, какое дивное впечатление произвела на моё воображение эта картина! Мне казалось, я видел колючий репейник, через который переехало тяжелое крестьянское колесо, а он все пытался распрямиться. Все меня волновало. Огорчался я вместе со стариком, который жил у самого синего моря, ловил рыбу, но каждый раз вытаскивал на песчаный берег невод с морскою травою. Особое впечатление оставило во мне чтении е поэмы Лонгфелло «Песнь о Гайовате». Я был охвачен жизнью другой, неведомой мне земли, видел в долинах гор круглые, как тюбетейки вигвамы, стариков-индейцев с дымными трубками во рту, прозрачные костерки, слушал их тихие беседы. Сам слог этой былины меня волновал. Ужас наводил на меня медведь Мише-Моква, «пред которым трепетали все народы…» Страшен был и царь всех рыб, осетр тяжелый Мише-Нама «в боевых нарядных красках – в голубых, пурпурных, желтых – он лежал на дне песчаном». Все это было так зримо и живо, что я не расставался с этим видением даже во сне.
Такая была полоса нашей жизни, когда еще ставились в школьные учебные программы отрывки из лучших литературных произведений мира, из русской классики.
В школе, как-то в свободный час, наша учительница Елена Антоновна прочитала нам рассказ Льва Николаевича Толстого «Кавказский пленник». Впечатление невообразимое! Я чувствовал, как пылает моё лицо. С волнением я попросил у Елены Антоновны эту книжку домой, и уже дома, дочитывая ее до последней странички, я начинал читать заново, Кавказские горы, татарские аулы, девочка Дина, сидящая на корточках у сарая, в котором был заперт веселый урус Жилин, вечерний запах кизячного дыма – всё это также осталось для меня неизбывным светом.
В 1937 году наша семья переехала на жительство на Кубань. После рябин с крупными красными гроздьями, белых черемух, берез Смоленщины, всегда плывущих над холмистыми полями облаков – перед кубанской степью я просто оробел. Степь, тогда еще не порезанная на квадраты лесными полосами, степь, с тяжелыми пшеницами вдоль дороги, с мелькающими ножками перепелок, степь, с каким-то таинственным звоном, неизвестно откуда льющимся, с ястребами в небе, степь, совершенно бескрайняя, рождала во мне неизъяснимые чувства. Но вскоре и эта земля – с акациями, в своем цветении похожими на крутые снеговые горы, с темно-красными вишнями, с баштанами - стала мне близкой и дорогой. Появилось много друзей. Кубань так же, как и Смоленщина, наполнила меня дивными видениями.
Перед самой войной мой отец – Никанор Иванович - был командирован на Урал, на строительство металлургического комбината. Надолго. Поехали всей семьей. Наступил 41-й год. Запад запылал смертельным огнем. Отца вскоре не стало. Вагон нашей жизни покатился как бы по развинченным рельсам, по бездорожью. Мне только-только исполнилось четырнадцать. Мы без отца не захотели одни оставаться на чужбине – во что бы то ни стало решили добраться домой. На какой-то станции нас покидали в теплушку, неизвестно куда катящуюся. Возможно, именно тогда, разглядывая в теплушке заиндевелые головки болтов, появились в моем сердце взрослые мысли, впоследствии ставшие строчками: «Теплушка с зябнущими стенами, закат. Я помню и сейчас, как мама долго и растерянно все пересчитывала нас…» Мне кажется, я не с первого стихотворения начал писать стихи, а с третьего или седьмого. Потеря отца, эвакуация в далекую Сибирь. Помню высадившийся десант нашей семьи – мал мала меньше у заснеженной сибирской станции Исиль-Куль; белые холмистые сугробы, поземка; над заиндевелой равниной, сливаясь с морозным туманом, свечечками стояли березки – и только. В самом начале 44-го года по вызову родственников мы возвратились на Кубань. В Краснодаре еще дышали жаром кучи кирпича и щебня. Об учении в общеобразовательной школе и речи не могло быть. Мы – подростки тех лет – основная опора страны. Фронту нужны были снаряды, гранаты, мины, и мы их изготовляли. Потом напишутся строчки: «… военный цех с пробитой крышей, снаряды и глаза мальчишек, запечатленные на них». Но среди заводских стен мне стало тесно, я поднялся на строительные леса. В это время у меня уже стали появляться стихи, их печатали местные газеты и журнал, издали мою первую книжечку. Но, храни меня Бог от лукавства, я был далек от мысли, что когда-нибудь сочинение стихов станет моей основной работой.
В 1963 году меня вызвали в Москву на четвертое Всесоюзное совещание молодых писателей. Как же я был удивлен, когда именитые писатели, руководители семинаров сказали слова о моих стихотворениях, обдавшие лицо мое жаром. Дома о моих стихах говорили более сдержанно. С этого совещания для меня началась новая жизнь: меня приняли в члены Союза советских писателей, осенью того же 1963 года я стал слушателем Высших литературных курсов в Москве.
И незабываемым осталось в памяти, когда я, возвращаясь в гостиницу, поравнялся с чудесным садиком у Большого театра и просто очаровался: крупные чашки цветущих яблонь висли, казалось, отяжеляя ветки, а над ними – «повисли перлы дождевые и солнце нити золотит». Было именно так: солнце, дождь и цветущие яблони! Это было, для меня как благословение Господне.
Мною издано 25 поэтических сборников, многие стихотворения положены на музыку, сборники стихотворений «Предчувствие» и «Молнии в окне» отмечены литературными премиями, присвоено звание «Заслуженный работник культуры РФ».
За работу в суровом военном тылу – отмечен наградой «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.». Ветеран войны и труда.
Решением городской думы Краснодара в 2009 году присвоено звание «Почетный гражданин города Краснодара».
